Что происходит с мозгом, пока мы спим
Мозг во сне
философы и Психологи бились над тайными сновидений многие годы. Благодаря новым и развитию науки разработкам к ним присоединились нейробиологи: посредством нейровизуализации и других инноваций мы можем определить больше о том, что происходит с мозгом, в то время, когда мы дремлем. Журналист Андреа Рок в собственной книге говорит историю изучений и посещает научные лаборатории, в которых изучают сон, для получения ответов на самые увлекательные вопросы.
Великий манипулятор
«Фрейд был на 50 процентов прав и на 100 процентов неправ» – Роберт Стикголд.
«В снах меня больше всего потрясает то, что мозгу удается каким-то образом создать что-то, от чего он сам приходит в крайнее удивление», – говорит Джон Антробус, когнитивный психолог из Университета Нью-Йорка. Антробус занялся снами еще в 1960-х, в то время, когда изучал, как трудится мозг в течение дня. Он понял, что в случае если каждые десять–двадцать мин. задавать вопросы человека, о чем он на данный момент думает, то мы заметим, что в состоянии бодрствования сознание еще более непоследовательно и образы в нем изменяются еще чаще, чем в фазе стремительного сна.
Антробус и его сотрудник Джерри Сингер кроме этого проводили опыт, в котором они давали испытуемому задание на чем-то сосредоточиться и подавать сигнал, в то время, когда он осознавал, что начинает отвлекаться. «Мы предполагали, что люди отвлекаются через пара мин., но совершённые в лабораторных условиях опыты продемонстрировали, что промежуток куда меньше – всего пара секунд», – говорит Антробус. Как обрисовывал в собственном великом романе «Улисс» Джеймс Джойс, сознание в основном складывается из потока неизменно изменяющихся мыслей и ассоциаций. «Вы переключаете внимание с того, что происходит в вашем внутреннем мире, лишь тогда, в то время, когда мозгу представляется более серьёзным то, что происходит в мире внешнем. И это субъективное ответ, как мы сейчас полагаем, принимается расположенными в лимбической совокупности нейронными сетями», – поясняет Антробус.
Благодаря визуализации мозга на протяжении сновидений стало ясно, что лимбическая совокупность – командный центр, что руководит чувствами и в котором хранится эмоциональная память, – кроме этого режиссирует и сновидения. Очевидно, что сновидение – это продукт ментальной деятельности, складывающейся из множества слоев.
Мозг всегда тестирует генетически запрограммированное нацеленное на выживание поведение, в один момент разбирая новый опыт и интегрируя громадные количества новой информации в уже имеющуюся в памяти базу данных, обновляя отечественную концепцию мира и отечественного ему соответствия. А потому, что на водительском месте находится эмоциональный центр, то и воспоминания, каковые он выбирает для обработки, также эмоционально заряжены: беспокойство, чувство потери, удары по самооценке, физические и психотерапевтические травмы.
И все это происходит в необыкновенных физиологических условиях: количество нейромодуляторов, каковые оказывают помощь сфокусировать внимание, на протяжении сна уменьшается, и мозг реагирует лишь на те сигналы, каковые производит сам. А сами мы во всем этом никакого участия не принимаем. Но познание того, как мозг плетет собственные побасенки, и изучение их – это, так сообщить, учеба в эйфорию.
Сознательное упрочнение по анализу и припоминанию того, что происходит в мозге по ночам, не только разрешает пробраться в собственную психологию (об этом говорилось в прошлой главе), но и позволяет лучше осознать природу самого сознания – особенно если вы обучитесь осознавать, что видите сон, в то время, когда его видите, – и приводит порою к творческим озарениям. Вы сможете продвинуться, от упрощенного их значений и списка символов, к более сложному уровню интерпретации замеченного, дабы отыскать ответ на главный вопрос, которым мы задаемся по окончании особенно реалистичного сновидения: а что все это указывает?
Познание того, как мозг конструирует сны и что именно они имели возможность бы означать, оказывает помощь осознать и работу мозга в часы бодрствования. До тех пор пока ученые наподобие Марка Солмса и Аллана Хобсона занимались физиологическими процессами, включающими механизм сновидений, Джон Антробус и другие когнитивные психологи старались осознать, как как раз, из обрывков и каких кусочков планирует конечный продукт – сновидение, которое дремлющий наблюдает как бы со стороны, как словно бы и не в его мозгу оно появилось. В 1960-х, в то время, когда Антробус лишь начал собственную работу, нейрофизиологи воображали мозг поделённым на отдельные «коробочки» либо участки, любой из которых нёс ответственность за определенные функции.
Но в 1980-х, вместе с революционной идеей нейронных сетей, появилось и сравнение работы мозга с тем, как трудится компьютер. С той только огромной отличием, что количество процессоров для хранения данных в компьютере ограничено, а вот мощность соединенных в сети нейронов превосходит мощность любого компьютера многократно. «Тот количество информации, которую перерабатывает мозг, кроме того нереально себе представить, – говорит Антробус. – Каждое отечественное представление, все, что мы принимаем, основано на обработке, на расчетах, произведенных миллионами нейронов. Это их совместная работа говорит нам: вот это человек, а вот это – дом; она разрешает нам отличать одного человека от другого и один дом от другого дома, сколько бы ни было на свете людей и домов».
Антробус говорит, что, в то время, когда он понял, как непроста работа этих нейронных сетей, его как будто бы озарило – как раз правила данной работы отвечают на кое-какие из занимавших его вопросов, в частности: как именно мозг извлекает из памяти прекрасно привычный материал и сплетает из него совсем новые и сюжеты и удивительные образы? И из-за чего объекты и образы внезапно исчезают, появляются снова и трансформируются, как будто бы по мановению чудесной палочки.
Он тогда осознал, что потому, что мозгом на протяжении сна руководят те же нейронные сети, что несут ответственность за планирование действий и создание ассоциаций во время бодрствования, а наряду с этим никакой внешней информации не поступает, то мозгу приходится трудиться с уже имеющейся информацией и создавать новые комбинации нейронных моделей – как раз исходя из этого в нем появляются такие сочетания и странные образы. В следствии черты и множества внешний вид зданий многих лиц комбинируются и планируют в образ человека и образ здания, ни при каких обстоятельствах нами не виданных.
Он кроме того создал пара моделей нейронных сетей, симулирующих работу мозга при создании сновидения: «Мозг извлекает максимум вероятного из шквала приобретаемых им изнутри нейронных сигналов, среди них и из хаотичного шума нейросенсорного происхождения, и передает это в следующую часть совокупности. В случае если в визуальной коре появляется образ двух точек, теменная кора предпочитает перевоплотить их в несколько глаз, а после этого поместить эти глаза на лицо.
В случае если лицо незнакомое, лимбическая совокупность говорит: “Ой, это что-то страшное и вызывающее большие сомнения, давай-ка рванем из этого!” Сигнал поступает в моторную совокупность, и сюжет сновидения начинает раскручиваться». Он настаивает на ошибочности теории Аллана Хобсона и Роберта Маккарли относительно возникновения сюжетов сновидений, по причине того, что, в соответствии с данной теории, кора каким-то образом преобразует в сны сигналы, поступающие из ствола мозга: «Они так и не осознали, что мозг способен создавать сюжеты из любого нейронного шума».
Неутомимое рвение мозга придавать суть всему, с чем он сталкивается – кроме того откровенной бессмыслице, – не затихает и во время бодрствования, не смотря на то, что мы в большинстве случаев не поймём того, до какой степени дурачит нас данный лучший в мире выдумщик. Как раз так наблюдает на деятельность мозга Майкл Газзанига, начальник Центра когнитивной нейробиологии при Дартмутском колледже. Он и сотрудники совершили много потрясающих опытов с участием больных, каковые перенесли операцию по разделению мозга: такие операции по рассечению мозолистого тела, соединяющего правое и левое полушария, делают страдающим серьёзной формой эпилепсии.
Как доказал преподаватель Газзаниги Роджер Сперри, взявший в первой половине 80-ых годов XX века Нобелевскую премию за открытия функциональной специализации полушарий головного мозга, левое полушарие несёт ответственность за речевые умения, письмо, сложные абстрактное мышление и математические расчёты. Правому полушарию вербальное мышление не свойственно, но в сферу его специализации входит все, что касается геометрических пространственных взаимоотношений и форм, восприятия музыки во всей ее сложности, определения эмоций и распознавания лиц.
Правая сторона мозга по преимуществу занята восприятием мира, а вот левая сторона разбирает то, что воспринято, решает неприятности, общается с внешним миром, в особенности при помощи речи. Левое полушарие руководит речевыми умениями у 95 процентов праворуких людей и у 70 процентов левшей.
Газзанига говорит, что в левом полушарии и находится нейронная совокупность, которую он назвал «интерпретатором»: эта совокупность всегда ищет и находит объяснения всем внутренним и внешним ощущениям, опыту и представлениям. Его изучения наглядно иллюстрируют работу этого колдуна.
Потому, что у тех, кто подвергся операции по разделению полушарий, правая и левая стороны не общаются между собой, у ученых имеется возможность взглянуть, как каждое полушарие раздельно обрабатывает данные, на которой оно специализируется. В то время, когда у аналитического левого полушария не находится верного ответа, оно просто сочиняет что-то на основании уже имеющейся у него информации, и это похоже на то, как дремлющий мозг, руководствуясь собственной логикой, собирает в единое повествование имеющиеся в его распоряжении отрывки и кусочки.
В одном из опытов больному, перенесшему операцию по разделению полушарий, продемонстрировали две картины, наряду с этим его поле зрения было ограничено так, что левое полушарие принимало только изображение цыплячьей лапки, а правое полушарие – лишь изображение заснеженного пейзажа. Наряду с этим рукой, которая управлялась левым полушарием, больной выбрал соответствующую лапке картину с цыпленком, а второй – изображение лопаты для разгребания снега.
В то время, когда его попросили растолковать собственный выбор, ответ, полученный от левого полушария, гласил, что в то время, когда он заметил лапку, то, конечно, выбрал соответствующее ей изображение цыпленка, а лопату выбрал вследствие того что нужно же чем-то чистить сарай, где находятся куры. Он не имел возможности назвать настоящую обстоятельство выбора лопаты, по причине того, что левое полушарие не подозревало о существовании картины с заснеженным пейзажем, но интерпретатор, в нем расположенный, все-таки внес предложение эргономичное объяснение – наряду с этим объяснение звучало не как предположение, а как уверенное утверждение факта.
В другом опыте Газзанига попросил больного подняться и отправиться на прогулку, но это требование поступило лишь в правую половину мозга. В то время, когда больного задали вопрос, из-за чего он отодвинул стул и собрался выйти из помещения, он, не колеблясь, ответил: «Мне сходить попить».
Левое полушарие снова же не имело понятия, из-за чего больной планирует выйти из помещения, однако тут же соорудило подходящее объяснение. «Левое полушарие, которое задаёт вопросы, какое отношение А имеет к Б, – причем в ходе решения проблем делает это неизменно, – кроме этого снабжает нас личным толкованием того, из-за чего мы что-то ощущаем и из-за чего поступаем в соответствии с отечественными ощущениями, – поясняет Газзанига в собственной книге “Прошлое разума” (The Mind’s Past). – Интерпретатор неустанно формирует текущий отчет о отечественных действиях, чувствах, мечтах и мыслях. Это связующий элемент отечественной личной истории и создатель отечественного представления о себе как едином мыслящем субъекте».
Но это, конечно же, не свидетельствует, что все эти придуманные мозгом истории стопроцентно надежны. Газзанига показывает на то, что интерпретатор воздействует на другие ментальные свойства, такие как свойство совершенно верно вспоминать прошедшее.
В то время, когда больному с поделёнными полушариями продемонстрировали серию картин, на которых были изображены простые действия, к примеру приготовление печенья, а позже продемонстрировали еще пара серий иллюстраций и попросили выбрать среди них те, каковые он видел первыми, оба полушария в точности отобрали прежде виденные картины и отвергли другие. Но в то время, когда больному продемонстрировали картины, среди которых не было изображений из первой группы, лишь правое полушарие верно отбросило прежде не видевшиеся изображения.
Левое же полушарие отобрало кое-какие картины, ошибочно полагая, что они укладываются в модель, созданную повествованием о приготовлении печенья. «И в то время, когда вы осознаёте, что мозг так легко одурачить, вы по большому счету уже не желаете ему верить. Он всегда и во всем ищет суть и для этого фабрикует истории покруче, чем сновидения», – говорит Джон Антробус. А Газзанига уверен, что сидящий в отечественном мозгу враль вольно обращается не только с тем, что касается чувств: «Мозг машинально раскладывает по папочкам целый отечественный опыт, как хороший, так и отрицательный, и, в то время, когда нам приходится принимать какое-то новое ответ, эмоциональный мозг оказывает помощь избрать когнитивную стратегию, наряду с этим мы поразительно продолжительно не можем сообразить, из-за чего мы поступили так, а не эдак».
Газзанига уверен, что такая совокупность интерпретации свойственна лишь людям и появилась она как инструмент выживания. Все животные, к примеру, смогут обучиться избегать вредной для них пищи, но лишь люди способны задать вопрос, из-за чего как раз от этого растения им делается не хорошо и какую выработать стратегию, дабы такое не повторялось.
Эта свойство к нахождению причинно-следственных связей, основанная на деятельности левого полушария, лежит в базе того, из чего интерпретатор сплетает дневные повествования, она же строит и ночные сказки – отечественные сновидения. Как выражается Газзанига, «устройство, которое показалось, дабы мы имели возможность совладать с превратностями существования, сделало нас психологически занимательными для самих себя».
И не смотря на то, что Газзанига трудился со собственными подопечными во время бодрствования, полученные им результаты проливали свет и на процесс сновидений, что отмечали многие ученые, прежде всего исследователь детских сновидений Дэвид Фолкс. «Все, что Газзанига говорит о совокупности интерпретации, относится и к снам, – вычисляет Фолкс. – Причем в снах результаты трудов интерпретатора еще более впечатляющие, по причине того, что на протяжении сна мозг будет в активном состоянии, но сырье, которое ему приходится перерабатывать, отличается коренным образом. Вы забываете о себе, вы забываете об окружающем мире, вы более не руководите собственными мыслями. Мозгу приходится здорово потрудиться, дабы отыскать суть в этих производственных условиях, но он справляется совершает то, что делает неизменно, – сплетает повествование».
По сути, дремлющий мозг делает поспешные выводы, основанные на неполных показаниях. Таким же образом он поступает и во время бодрствования, но во сне ему приходится иметь дело с еще более запутанными данными.
И в случае если содержание некоторых сновидений может частично отражать данные, соотносящуюся с вопросами, что сейчас тревожат нас наяву, и такие сны напоминают процесс мышления, то другие моменты тех же сновидений смогут воображать собою метафорическое выражение этих вопросов. Третьи же – байки, сочиненные сидящим в левом полушарии выдумщиком, каковые заполняют пустоты и придают повествованию видимость целостности.
Но целостность эта имеет причудливый темперамент, потому, что дремлющий мозг хоть и пользуется теми же когнитивными возможностями, что и наяву, но действует по вторым правилам. Значительно чаще не соответствует настоящему миру художественное оформление спектакля.
Последовательность сцен возможно хаотичной, декорации смогут воображать собою необычную мешанину: вы находитесь в доме, что наподобие как и ваш, но расположен на берегу океана, а не в городе, и какие-то из помещений смогут внезапно появляться музейными залами либо гостиничными номерами. Эрнест Хартманн из Университета Тафта понял, что в 60 процентах его снов, в то время, когда обращение шла о доме, это был и его личный дом, и некое помещение, наподобие лекционного зала либо университетских коридоров. Хартманн и другие нейрофизиологи предполагают, что слияния и этот феномен путаницы разъясняется тем, что под влиянием физиологических трансформаций во сне изменяются и своевременные правила мозга.
Как в бодрствующем, так и в дремлющем сознании идея либо фантазия появляется при возбуждении обширно разветвленной сети нейронов. Но в то время, когда мы наяву думаем о доме, мы, в большинстве случаев, приказываем мозгу активировать ту сеть нейронов, каковые приводят к образу определенного дома – того, в котором жили, в то время, когда получали образование старших классах, либо того, в котором росли отечественные дети, либо того, в котором живем на данный момент.
На протяжении сновидения ориентированная на логику префронтальная кора бездействует, а каналы поступления внешней сенсорной информации перекрыты, и мозг формирует более широкие связи. В то время, когда начинает трудиться нейронная модель, воображающая понятие «дома», мозг не ищет конкретного воспоминания, относящегося к конкретному дому, но активирует пара нейронных сетей, воображающих некоторый комплект домов и сходных конструкций.
Такие сновидения, носящие скорее галлюцинаторный темперамент, значительно чаще происходят в фазе REM, в то время, когда быстро уменьшается приток норадреналина. Изучения продемонстрировали, что норадреналин повышает свойство коры настроить сигналы, исходящие в один момент от многих возбужденных нейронов, и соединить их в один своеобразный сигнал. Из-за его низкого уровня в фазе стремительного сна может кроме этого появляться такое свойство сновидений, как сверхассоциативность.
Быстро, без какого-либо предлога либо предупреждения, изменяется не только время и место действия происходящего, внезапно изменяются и сами персонажи: вы садились в поезд с сестрой, а позже, в то время, когда опять на нее взглянули, она превратилась в вашу матушку, в противном случае и вовсе провалилась сквозь землю.
Ученые из лаборатории Аллана Хобсона в Гарварде проанализировали 400 отчетов о снах и нашли 11 примеров того, как один персонаж преобразовывался в другого, и семь примеров того, как неодушевленные объекты преобразовывались в другие неодушевленные объекты, но не нашли ни одного примера превращений персонажей в объекты и напротив. Не смотря на то, что в контент-анализе, совершённом Биллом Домхоффом по более чем 3000 снов дамы, которой Домхофф дал псевдоним «Барб Сандерс», имеются семь примеров превращений животных и объектов в людей, среди них и сон, в котором желтая древесная лошадь преобразовывалась в мужчину-актера.
В другом сне паук преобразовывался в мелкого мужчину, что, со своей стороны, трансформировался в электрическую лампочку. В полной мере быть может, что и нет твёрдых правил, регламентирующих формирование образов во сне.
Такие видоизменения с покон веков интриговали ученых. В конце XIX века их разбирал бельгийский психолог Жозеф Дельбеф. Дельбеф обратил внимание на то, что, в то время, когда мы пересказываем кому-то собственный сон, мы не говорим о том, что кошка превратилась в девушку.
Мы скорее скажем что-то наподобие «я игрался с кошкой, но позже это уже была не кошка, а юная женщина».
Он высказал предположение, что мы сначала заметили во сне кошку, а позже – девушку, но отечественный разум сам назвал это превращением, дабы придать сну последовательность. «Дельбеф светло указал на то, что в нелогичности сновидения нет ничего особого, поскольку мы мыслим наяву столь же хаотично. Но потому, что отечественные мысли во время бодрствования сопровождаются процессом осознания, в котором присутствует логика, они кажутся более согласованными и последовательными», – поясняет Софи Шварц, исследователь сна с клинической нейрофизиологии и факультета психологии Женевского университета.
Учитывая все эти мошеннические трюки, используемые мозгом при создании сновидений, сколько крупиц истины можем мы из них извлечь? Ответ зависит от самого сновидения. Верить, что любой сон хорош интерпретации, – все равно что предположить, словно бы каждое изреченное нами слово одинаково полезно и значимо.
Как продемонстрировали изучения, многие сны такие будничные и неинтересные, что мы о них ни при каких обстоятельствах и не вспоминаем.
Давешнее изучение, совершённое Фредериком Снайдером из Национальных университетов здоровья, показало, что 90 процентов сновидений испытуемых, которых будили и опрашивали в лабораторных условиях, содержали «связные изложения реалистичных обстановок, на протяжении которых опрошенные были вовлечены в будничные дела и занятия». броские, эмоционально окрашенные сны со сложным сюжетом в большинстве случаев посещают нас под утро, в то время, когда увеличиваются шансы на пробуждение.
И потому мы чаще запоминаем эти похожие на фильмы произведения отечественного мозга. Но, быть может, как раз они и хороши запоминания.
Как показывают изучения тех, кто более заинтересован психотерапевтическими качествами сновидений, созданные отечественным мозгом ночные драмы смогут пролить свет на эмоциональные моменты, в особенности остро переживаемые в этот период. Кроме того те эксперты, что отвергают довод, что сновидения по большому счету имеют отношение к биологическим функциям организма, признают, что мы можем все-таки извлечь из них что-то значимое. «У сновидений имеется суть, по причине того, что они высказывают и отечественные эмоциональные озабоченности, и отечественные представления о самих себе и об окружающих, – говорит эксперт по контент-анализу снов Билл Домхофф. – Да, из рассказов о снах возможно взять некую значимую психотерапевтическую данные, но направляться кроме этого признать, что кое-какие нюансы сновидений могут быть не чем иным, как легкомысленным продуктом вольной импровизации мозга, которой он предается тогда, в то время, когда поступление информации из внешнего мира перекрыто и деятельно действующему переднему мозгу больше нечем заняться».
Но извлечь суть из сновидения посредством «универсального словаря снов» нереально, каким бы данный словарь ни был – основанным на теории Фрейда, древних китайских верах либо какой-либо другой совокупности расшифровки, используемой в сонниках, которыми уставлены все полки книжных магазинов. Попытки извлечь суть таким примитивным образом восходят еще к древним грекам.
Первым подробным управлением по интерпретации снов была пятитомная энциклопедия, составленная в первом веке отечественной эры Артемидором, что собирал рассказы о снах на протяжении собственных путешествий по Греции, Азии и Италии. И все сонники – от Артемидора до создаваемых Сейчас – основаны на предположении, что сны символичны и что у этих знаков имеется универсальное значение. В соответствии с Фрейду, сон о выпадающих зубах символизирует кастрацию, а вот в древнекитайском соннике говорилось, что это указывает, словно бы кому-то из своих родителей угрожает опасность.
У для того чтобы твёрдого подхода к интерпретации снов имеется неспециализированный недочёт, и исследователь содержания сновидений Кэлвин Холл говорит о нем кратко и светло: «У Артемидора мы читаем, что поедание во сне сыра свидетельствует получение пользы, какой-то прибыток. В том месте не сообщено “иногда свидетельствует” либо что это зависит от состояния духа того, кому таковой сон привиделся, либо от обстановки, в которой человек ест сыр. Суть поедания сыра во сне однозначен, универсален и вечен.
И этой несокрушимыми связями и универсальностью разъясняется популярность сонников. Потому, что в них не говорится о исключениях и различиях, каковые "настойчиво попросили" бы от читателя независимых оценок и суждений, любой может, имея под рукой книжицу, расшифровать сон и угадать будущее».
В то время, когда чтобы извлечь суть из сновидения, мы опираемся на универсальные знаки, мы тем самым недооцениваем творческие упрочнения мозга по созданию сценариев, в которых отражаются отечественные неповторимые дневные заботы. Красивый пример сновидения, в котором содержится красивый визуальный каламбур, приводит английский исследователь Энн Фаради. Ей предстояло выступать в радиошоу, которое вел человек по имени «Долгий» Джон Нибел.
И в ночь незадолго до выступления ей приснился сон, в котором мужчина в долгих белых подштанниках расстреливал ее из пулемета. Она с Нибелом ни при каких обстоятельствах не виделась, но знала о том, что он не добрый на гостей и язык шоу не щадит. Она, конечно, переживала, потому ей во сне и привиделся данный каламбур – ее расстреливает человек в долгих кальсонах.
Во сне самым очевидным образом обыгрывалось имя ее будущего мучителя. И какое бы символическое значение ни приписывалось в сонниках пулеметам либо кальсонам, оно точно не имело никакого отношения к этому конкретному сну. «Такое чувство, что разум во сне ищет возможности пошутить, скаламбурить, и исходя из этого он способен представить абстрактную идею в зримом виде, – говорит Патриция Килроу, доктор наук литературы и английского языка в Университете Луизианы, которая намерено изучала язык сновиденческих перевертышей и шуток. – Довольно несложная идентификация видящихся в снах каламбуров предполагает, что сны не лишены смысла, что разум на протяжении сна пытается перевоплотить абстрактные концепции в что-то в полной мере конкретное».
Фрейд очевидно заимствовал это стародавнее доверие к толкованию символики сновидений, но привнес собственные истолкования, объявив, что все эти знаки призваны камуфлировать желания и страхи, наяву для нас неприемлемые. Потому, что он считал, что скрытые жажды, питающие сны, практически в любое время сексуален , то нет ничего необычного в том, что Кэлвин Холл, проштудировав психоаналитическую литературу, понял, что из 709 выделенных и общепризнанных психоаналитиками знаков 102 объекта олицетворяют собою пенис, 95 разных знаков интерпретируются как вагина и еще 55 символизируют половой акт.
Современные научные эти совсем четко показывают на то, что подавленные страхи и сексуальные желания отнюдь не являют собою движущую силу сновидений. Как обожают сказать антифрейдисты, иногда сигара – она и имеется сигара. Последователь Фрейда психоаналитик Марк Солмс согласен с тем, что «Фрейд имел возможность ошибаться», утверждая, что необычные, причудливые черты сновидений – это итог попытки разума цензурировать и закамуфлировать табуированные жажды и что они появляются из-за необычного физиологического состояния мозга на протяжении сна, в то время, когда рациональные совокупности лобных долей практически бездействуют.
Но в некоторых вторых серьёзных моментах Фрейд был полностью прав. Как стало ясно в следствии изучения мозга посредством визуализации и по окончании обследования больных, чьи сны изменились по окончании разнообразные мозговых поражений, снами движут примитивные инстинкты и сильные эмоции и они опираются как на воспоминания о недавнем опыте, так и на детские воспоминания.
Кроме того антифрейдист Аллан Хобсон и тот отдает должное собственному главному сопернику: «Фрейд был кроме этого прав, утверждая, что очень многое из того, что мы кроме того и не готовы принять бодрствующим сознанием, исходит от отечественного инстинктивно-эмоционального мозга (либо, как мы сейчас его именуем, отечественной лимбической совокупности). Более того, мы можем определить больше об данной составляющей самих себя, обратив внимание на отечественные сновидения и, в полной мере возможно, применяя сновидения как отправную точку в отслеживании ассоциативных дорог мышления, впредь до его мнимого источника – отечественных инстинктов». В качестве одного из объектов таковой интерпретации он предлагает собственный личный сон. Хобсон записал его в собственном ежедневнике 3 декабря 1980 года:
«Я прихожу на собрание, приветствую сотрудников. И внезапно вижу среди них Жуве. Он определит меня и обширно радуется (в большинстве случаев он так не делает).
Я планирую его окликнуть, и внезапно ноги перестают меня держать, мускулы отказывают, и я оседаю на пол. Я не могу сказать ни слова и ощущаю себя плохо растерянным».
Жуве – это французский исследователь снов Мишель Жуве, с которым у Хобсона в начале его карьеры, в то время, когда он трудился в лаборатории во Франции, были сверхсложные отношения. Хобсон кроме этого записал в ежедневнике личные комментарии по поводу значения этого сна:
«Подкосившиеся ноги: я в первый раз услышал это выражение по окончании того, как отправился на тайное романтическое свидание в гостиницу Beaux-Arts. В то время, когда я возвратился в лабораторию, Жуве объявил, что я выгляжу так, словно бы у меня les jambes coupees – ноги ампутированы: это французское выражение, означающее сексуальное истощение…»
«Ухмылка Жуве: начало воссоединения по окончании практически десятилетия личного и опытного соперничества… Сейчас я взял письмо от Жуве – формальное, но в полной мере доброжелательное».
«Атония – великое открытие Жуве, отсутствие мышечного тонуса, которое связано с фазой REM, в моем сне оно представлено катаплексией – аффективной потерей тонуса. В реальности сильные чувства – в особенности удивление – смогут привести к атонии. Быть может, своим поведением я выказал признание достижений Жуве».
Позднее, думая об этих собственных записях, Хобсон сказал, что, не смотря на то, что его интерпретация сна думается верной, определить, из-за чего, по какой причине его мозг соорудил этот сон, нереально. Но кроме того в случае если это так, попытка Хобсона осознать суть собственного сна посредством личных ассоциаций и личного опыта куда более продуктивна, чем механическая его расшифровка на основании сделанных кем-то дефиниций знаков. Юнг являлся приверженцем поиска как раз личного значения, и изучения роли обработки чувств в снах скорее поддерживают таковой подход, чем толкование во фрейдистском стиле.
Как показывают информацию об биологических функциях и эволюционной истории фазы REM, Юнг был прав, предположив, что в снах возможно отражен опыт отечественных далеких предков. Конечно, это относится не ко всем снам, а к тем, в которых мы предстаем охотниками либо объектами охоты: такие сны воплощают собою генетически закодированный коллективный опыт пращуров. Специалист по контент-анализу Билл Домхофф заключает, что наблюдения Юнга касательно некоей общности содержания сновидений у различных личностей и у представителей различных культур «в полной мере правдоподобно подтверждаются идеей того, что метафорические концепции, полученные как в следствии эволюционного опыта, свойственного всем людским существам, так и в следствии постепенной лингвистической социализации, являются огромную сокровищницу концептуальных метафор, являющихся частью отечественного культурного наследия».
С научной точки зрения вряд ли когда-нибудь станет вероятным определить, что этот сон свидетельствует А, Б либо В. Скорее максимум, чего мы можем добиться, – это применять сновидения как вспомогательный инструмент для доступа к нашим эмоциональным заботам, не забывая наряду с этим, что совокупность интерпретации, сидящая в левом полушарии, накручивает собственную историю относительно значения сна, потому что именно она до того и соорудила это ночное повествование. Говорят, что красота – в глазах наблюдающего. То же возможно сообщить и о значении сновидения.
Как выразился психофизиолог Стивен Лаберж, «в случае если по тому, что люди видят в чернильных кляксах в тестах Роршаха, мы можем делать заключения об их чертах и проблемах личности, лишь представьте, какими откровениями смогут стать сны, по причине того, что это мир, что мы создаем сами посредством того, что содержится в отечественном разуме. Сновидения – это не только послания, это отечественные самые интимные, самые индивидуальные творения. И будучи таковыми, они точно демонстрируют, кто и что мы имеется и кем можем стать».
© TimesNet.ru
